Впервые я услышала о ней вскользь — «Мадлен, кажется, приедет в Кишинев на саммит… она работает с интернет-инфраструктурой». Инфраструктурой? Подумала тогда: что-то про провода, серверы и скучную аналитику. Но уже после первой минуты разговора стало понятно — передо мной человек, который изучает не только, как всё устроено, но и переосмысливает, зачем всё устроено именно так.

Мадлен Эрп — консультант, исследователь, специалист по правам человека в цифровую эпоху и человек, который точно знает, как должен звучать честный голос даже в шуме алгоритмов и под цензурой.

Мадлен, благодарю, что согласились на этот разговор. Начну с простого: как Вы обычно представляете себя?

Меня зовут Мадлен Эрп. Я консультант и исследователь. Работаю в сфере интернета и прав человека. Это включает свободу выражения мнений, цензуру, слежку и то, как мы можем создавать цифровые пространства, которые служат обществу.

Я помогаю людям и сообществам взаимодействовать с государствами и компаниями, используя интернет как инструмент — а не как угрозу. Звучит просто, но на практике это постоянная работа с границами — видимыми и невидимыми.

И как Вы к этому пришли? Звучит так, будто это было не карьерное решение, а что-то из внутреннего убеждения.

Это точно не было заранее спланировано. Я начала с Китая — просто потому что учила китайский язык. А Китай был потрясающим примером страны, где люди очень креативно использовали интернет — чтобы обходить государственные ограничения, выходить на связь с внешним миром или пытаться решать проблемы внутри своих сообществ.

Эта креативность, а еще тот факт, что тогда мы не до конца понимали угрозы и уязвимости таких онлайн-взаимодействий, и втянули меня в эту сферу.

Позже я работала в азиатской команде Комитета по защите журналистов — сначала с журналистами в Китае, а потом и в других странах региона. Именно тогда я начала задаваться вопросами: если человек публикует информацию о происходящем вокруг, считается ли он журналистом? Кто его в таком случае защищает? А кто его ставит под удар?

Потом я работала в Freedom House — занималась отчетом Freedom on the Net, который измеряет уровень свободы интернета в разных странах. Мы оценивали: могут ли люди говорить, могут ли их услышать, и находится ли это право под угрозой.

Вы прошли путь от конкретных кейсов в Китае до работы с глобальной системой. Сейчас Вы в IMS. Расскажите, что это за организация и чем Вы там занимаетесь.

IMS (International Media Support) — международная организация со штаб-квартирой в Дании. Мы поддерживаем независимые медиа в странах, где работать журналистом особенно сложно. Не потому что журналистов мало — часто наоборот: они есть, но им нужны ресурсы и защита, чтобы помогать своим сообществам развиваться.

Я работаю в команде Public Interest Technology. Мы снова смотрим на интернет-инфраструктуру и задаем вопрос: помогает ли она журналистам или, наоборот, мешает им? Может ли эта инфраструктура — в случае смены власти или глобальных изменений — быть достаточно устойчивой, чтобы защитить независимые медиа?

Мы не просто критикуем технологии. Мы ищем, где и как они могут работать в общественных интересах.

Кстати, в Молдове у нас тоже есть программа. Сейчас мои коллеги собирают данные и анализируют, насколько устойчиво молдавское цифровое пространство, и есть ли области, которые можно укрепить — совместными усилиями государства, бизнеса и гражданского общества.

При этом нам не хочется, чтобы весь разговор снова свелся к влиянию России, США или Китая. Мы хотим представить модель, которая будет работать в интересах местного населения.

Получается, Вы как бы выступаете мостом между журналистами и техническими специалистами?

Да, я не разработчик. Но я знаю, как задавать правильные вопросы. Помогаю людям понять, какие технологии они используют и что за ними стоит.

Раньше я записывала интервью на диктофон, делала рукописные заметки, всё дублировала на другой девайс на случай чего… А сейчас у нас есть AI-секретарь. Это потрясающе. Но нам нужно очень чётко понимать: кто этот секретарь? Куда уходит информация? Кто имеет к ней доступ?

Метаданные могут рассказать о вас не меньше, чем сам разговор: где вы были, с кем, когда, сколько длилось. Это особенно важно, если вы журналист и работаете с чувствительными темами. Тогда невидимая уязвимость превращается в реальную угрозу.

Всё, о чём Вы говорите, требует чёткой системы ценностей. Какие ценности лежат в основе Вашей работы?

Я изучала литературу. С самого начала меня интересовало, как говорить ясно и убедительно о вещах, которые имеют значение.

Я пришла в сферу прав человека именно из-за тех рисков, с которыми сталкивались люди, просто за то, что они так говорили — например, в Китае. Кто-то просто рассказывал о том, что произошло в его сообществе — и за это его наказывали. Это казалось мне несправедливым.

У меня сильное чувство справедливости. Я считаю, что у каждого должна быть возможность быть услышанным. Мы все должны иметь возможность выражать себя в пространствах, где нас принимают и ценят такими, какие мы есть.

Интернет дал нам многое: ресурсы, поддержку, сообщества. Иногда он буквально помогал людям выжить. Но сейчас мы часто говорим только об угрозах. Я думаю, что важно сохранить баланс. Не демонизировать технологии. И не идеализировать их. Просто работать над тем, чтобы они служили людям.

Это как раз та логика, которая стоит за проектом Good Commons, если я правильно понимаю.

Good Commons — это попытка объединить локальные инициативы по построению сообществ, о которых вы, скорее всего, никогда не слышали: Танзания, Молдова, Филиппины… Партнёры IMS в этих странах разрабатывают проекты с участием как людей, так и технологий, которые действительно решают проблемы.

Кто-то использует Bluetooth вместо интернета. Кто-то создаёт локальный форум для обсуждений на уровне деревни. Кто-то запускает анонимную платформу, где люди могут говорить о том, что происходит в их районе.

Эти проекты почти не получают внимания. Им не хватает ресурсов. Но они уже делают то, о чём в Брюсселе или Сан-Франциско пока только мечтают — создают доверие, безопасность и вовлечённость.

Мы хотим собрать их под одним зонтом под названием Good Commons — дать им видимость, финансирование и связи. И включить их в глобальный разговор о том, какими должны быть качественные цифровые среды.

Поэтому нас очень интересуют и молдавские инновационные проекты — особенно те, что имеют компонент работы с сообществами, где граждане могут взаимодействовать друг с другом или с определённым сектором — бизнесом, государственными структурами или общественными организациями.

Я знаю, что Вы уже этим занимаетесь — например, через платформу New Public. Вы недавно опубликовали статью о «Swahili Wikileaks». Можете рассказать об этом подробнее?

Да. New_Public — это американский проект, цель которого — улучшить социальные медиа. Я написала для них кейс-стади о проекте в Танзании. Журналисты называют его Swahili Wikileaks. Люди делятся чувствительной информацией, но делают это через команду редакторов, которые оценивают риски и действуют на основе доверия.

Это проект, построенный на ответственности. Он маленький по сравнению с Big Tech, но эффективный. И мне хотелось показать его как пример того, что не всё важное происходит в больших корпорациях. Иногда перемены начинаются буквально «во дворе». Но чтобы их заметили — им нужен голос.

Мадлен Эрп, Максенс Мело и Магнус Аг, предоставлено JamiiAfrica

Вы говорите: «Видимость — это возможность». Мы тоже в это верим. Потому что когда человек работает в изоляции, очень легко потерять веру. А когда он видит других — появляется сила.

Именно. Мы не всегда можем сразу решить проблему. Но даже просто знание того, что ты не один — может дать импульс продолжать.

Мы надеемся, что сила — в единстве. И если мы покажем, что возможности существуют и за пределами технологических гигантов, люди начнут воспринимать их как реальные альтернативы. А не как сейчас, когда легче сказать: «Ну, они всё равно не смогут конкурировать».

Спасибо, Мадлен. Это был глубокий разговор. Вы даёте голос тем, кого не слышат, и помогаете этим голосам стать частью глобального диалога. Думаю, именно в этом и есть суть цифровой эпохи.

Спасибо. Для меня было важно поговорить с Вами, потому что я чувствую, что Вы тоже в это верите. А такие разговоры дают надежду.