Всю свою жизнь, как археолог, я занимался одной проблемой – объяснением культурных катастроф.

Когда, обращаясь в прошлое, ты видишь процветающую древнюю культуру и вдруг она скоропостижно гибнет без всяких письменных свидетельств – это всегда детективная история. Чтобы ее распутать археолог должен становиться и социологом, и демографом, и экономистом. Истина в том, что гибель любой культуры – неизбежна. Но специфический оптимизм археологов лучше всего выразил Высоцкий, когда спел: «Мой конец – это чьё-то начало». За каждой драмой цивилизации родится новый мир. Смерть прошлого открывает дорогу будущему.

Кто создает новое? Тот, кто не отягощен грузом прошлых ошибок. Тот, кто не занимается разрушением старого, а приходит на его руины

Моему старшему сыну 27 лет, младшему - 15 и дочке 12 лет, и они даже в нашем мире находят основание для юношеского оптимизма. Они видят в этом мире зерно сострадания, солидарности, любви, взаимовыручки – а это главное в человеке.

Каким будет будущее невозможно предсказать, можно только угадать.

Советское образование было прекрасным и удивительным, но именно люди, получившие это образование на рубеже 80-90-х годов вдруг начали заряжать банки с водой перед телевизором поверили в гороскопы и забормотали языком древних шаманов. А неграмотная Россия после второй и третьей русской революции вдруг создала уникальный советский просветительский проект. СССР был единственной страной, где миллионными тиражами издавались классики мировой литературы. Меня бесконечно интригуют эти два примера, которым невозможно найти рациональное объяснение. 

Мы живем в стране, в которой как нам кажется жить нельзя, наша государственность носит довольно случайный характер, наши граждане коллекционируют гражданство всех возможных стран, но при этом Молдова вот уже более тридцати лет воспринимается как удивительно комфортное место для жизни и, как минимум, миллион человек никуда не собирается отсюда уезжать.

Я уехал в 1989 году из Молдавии на пять лет стажировки и аспирантуры в Ленинграде. Это был не просто лифт наверх, это была ракета, которая уносила молодого археолога в лучшее место на земле, где есть Эрмитаж, Кунсткамера, Университет. Я сделал там яркую карьеру и – все равно вернулся домой. Ткань жизни в Молдове неповторимо расслаблена и спокойна. И именно в Молдове, а не в Питере, я создал университет, я открыл журнал, который издается уже 23 года, в котором публикуются авторы от Владивостока до Лос-Анджелеса и который входит в 100 лучших журналов мира в своей культурной нише. И мне никогда бы не удалось это сделать в другом месте, кроме Молдовы.

Самореализация в Молдове легче, чем во многих других странах, потому что взаимная терпимость и терпимость к собственным недостаткам здесь гораздо выше, чем в других местах. Здесь тебя меньше судят, больше терпят и воспринимают с сочувствием.

Насколько психологически внутренне здоров молдавский социальный организм показала война в Украине. Мы приняли украинских беженцев, мы принимаем россиян, уезжающих из своей страны, и, даже если мы разделяемся во взглядах, то это разделение не раздирает страну, а количество людей, которые хотят, чтобы Молдова придерживалась нейтралитета только увеличивается. Мы свою войну пережили в 1992 году и сделали выводы из этого горя.

У меня никогда не было в жизни депрессии, я не знаю, что это такое.

Я – мечтатель, если говорить о мечте, как о способе постоянных отношений с будущим, как об особой проектной технологии. Мой опыт показывает, что, когда рационалисты заходят в тупик, сбываются и действуют только самые безумные мечты. Если ты видишь берег к которому плыть, это спасает тебя от невзгод и неурядиц сегодняшнего дня.

Кризис возникает, когда человек исчерпал свой набор идей, обращенных в будущее.

Человек стареет не когда ему исполняется 50 или 60, или 70 лет. Человек стареет, когда перестает начинать все с нуля, когда перестает рисковать перед лицом неизвестного и непредсказуемого.

Самоирония – это способность масштабировать собственные несчастья на фоне настоящих несчастий и катастроф. Если вы хотите серьезно относиться к себе, то относитесь к себе максимально несерьезно.

Мы, молдаване, так серьезно относились к себе и так надували щеки, что щеки уже болят. И тут выходит Carbon – гениальный фильм – и, уф, можно выдохнуть, наша самоирония жива и будет жить.

Самый болезненный парадокс воспитания в том, что задача отца состоит в том, чтобы дети стали сами собой, а не похожими на него.

Мой отец не был ментором. Он не наставлял, что хорошо, что плохо. Не учил жизни. Если и воспитывал меня, то только своим примером. Мне хотелось также сидеть и печать статьи в «Вечерний Кишинев» или «Молодежь Молдавии» в 4 часа утра, также при этом затягиваться «Беломором», также в 6 утра говорить: «Я свою норму сделал» и уходить после этого на работу. Я читал те же толстые книги, что читал отец, он был увлечен философией и я читал философские книжки, включая словари, и сейчас я понимаю, что его пример оказался лучшим способом воспитать меня. Таким, как он я не стал. Я вообще-то еще в пути, развиваюсь. Но главные два урока, которые мне преподал отец, я усвоил навсегда. Первый: не бойся – не выгодно. И второй: не бойся быть собой.

Я горжусь тем, что научился дружить со своими детьми. Мы – команда.

У меня в жизни был только один, очень короткий, период абсолютной беззаботности. Когда ты уже что-то сделал, а чего-то еще не начал и весь в предвкушении планов. Это был конец 90-х, я был в одной из экспедиций в Крыму с коллегами из Петербурга. Все молодые, все полные сил, все бабники, не дураки выпить и попеть песни - идем по знаменитой скальной тропе из Судака в Новый Свет. С одной стороны, море и солнце, с другой – скалы. Всю дорогу мы говорим об узко научных специальных вещах, понятным лишь сотне человек на земле, смеемся, останавливаемся, пьем голицинское шампанское. Похожая сцена была у Михалкова в «Свой среди чужих…», когда там герои идут вместе, обнимаются, дурачатся, смеются, катаются по траве… Вот тот день, как оказалось, и был абсолютным моментом абсолютной беззаботности.

Счастье – это то мгновение, когда ты беспечен.

Павел Зинган